Однажды тёплая, ароматная и пушистая мама исчезла. Исчезла коробка с толстыми ленивыми сонями. Мягкая подстилка сменилась пластиком, а свежий воздух - одуряющей духотой. Пол под ней долго раскачивался, а потом появились лысые и резко пахнущие существа - люди, тыкающие её, ничего не понимавшую ото сна, в миску с едой. Еда пахла жизнью и она, забыв о снах, с чавканьем принялась за трапезу, во время которой существа издавали громкие и раскатистые звуки.

Началась новая жизнь. Появилось много мест, которые необходимо было обнюхать и пометить. За этим занятием она не замечала, как пролетали дни. Увеличивалось количество еды в миске, удлинялась шерсть и усы, а просвет под диваном становился всё меньше и с каждым днем всё труднее было пролезать под него.

Лысые существа были ужасно глупы. Они любили тормошить её, дёргать за хвост и усы, щекотать брюшко. Их забавляла её агрессивность, её шипение и даже царапины, которыми она награждала их. Она научилась отличать их.

У хозяина был резкий запах, грубые и сильные ладони. Еда действовала на него одуряюще: после ужина он становился перед ней на четвереньки, в позу бешеного кота и шипел ей в лицо. Она отворачивалась, презрительно фыркнув, и тогда он хватал её за лапы и волочил по полу. Она отбивалась, кусаясь и царапаясь, пытаясь вывернуться. Он отшвыривал её в сторону. Больно стукнувшись о стену или пол, она опрометью бросалась в ближайшее укрытие и вылезала, лишь услышав его храп.

У хозяйки был тёплый живот и всегда занятые руки. Вокруг хозяйки всё время было разложено много шуршащей бумаги, которую ей нравилось грызть и раздирать когтями. За что хозяйка, повысив голос, журила её, а потом давала погрызть ручку. Хозяйка любила говорить ей в ухо: негромким голосом читала нараспев что-то погружающее в сон. Заполночь хозяйка укладывалась спать, и она забиралась поверх хозяйки на мягкий и пушистый плед, засыпала глубоким сном, и ей снилась мама.

Хозяйский сын был шумным и дерзким. Он дёргал за хвост и пересчитывал когти на лапах. Зато у него было много ярких игрушек, которые можно было катать по полу, загонять под диван или грызть. Иногда он отбирал у неё игрушку и, привязав к ней веревку, заставлял бегать за ним по дому. Но чаще всего он не обращал на неё никакого внимания: взгляд мальчишки был прикован к ящику с мелькающими яркими картинками, и это устраивало её больше всего.

Просыпаясь рано утром, хозяева суетились, шумели и игнорировали её просящий взгляд: просить еду мяуканьем было ниже её достоинства, и она терпеливо ждала, а когда терпение истощалось, она принималась кусать за пятки пробегавших мимо хозяев и тогда ей доставалось много питательной вкуснятины. Процесс поглощения еды захватывал её целиком, и за громким чавканьем она не замечала ни щелчок захлопнувшейся за хозяевами двери, ни звук собственного удовлетворённого рычания. После трапезы она растягивалась на полу, блаженно щурясь на полосы света, проникающие сквозь занавеси.

Она была необыкновенно грациозна. В каждом её движении сквозила сила, прирождённое изящество и бесподобная уверенность в собственной неотразимости. Её густая и гладкая шерсть была необыкновенного окраса. Будто маляр-недоучка пытался разными красками закрасить прежние недочёты: сквозь чёрный верхний слой просвечивал коричневый, жёлтый и серый подшёрсток, а несколько неправильной формы пятен на лбу и подбородке дополняли её и без того необычный облик.