Когда я был ребенком, славным таким карапузом лет пяти, на каждом утреннике читавшим стишки и получавшим за это подарки от разных Дедов Морозов, Снегурочек и прочих развлекателей-детей-за-деньги... Я был отрадой родителей своих, включая бабушку, дедушку, тетку и прабабку. Я легко знакомился с детьми на улице, придумывал игры и развлечения. Так вот, когда я был совсем ребенком, у меня была игрушка — заводная птичка. Точнее, как потом выяснилось, не совсем птица, а, простите, курица. И вроде бы ничего особенного, поскольку сейчас у детей игрушки куда более жуткие, всего-то и делов было — вставляешь ей ключ в яйценосное место, и механическая бестия начинает, как оголтелая, клевать не существующие зерна со вселенским упорством и потрясающим тупоумием. Остановить ее могло только одно — бескомпромиссное нарушение жизненных функций машины вследствие контакта с инструментом типа "молоток", чем я в конце концов и воспользовался. А до тех пор все эксперименты заканчивались лишь тем, что курица продолжала упорствовать, пока не кончался завод. И, собственно, лишь этот факт повергал меня в дикий, почти животный ужас. Я просыпался ночами, силясь изобрести способ, который все-таки заставит умолкнуть бестию по моему волеизъявлению, а не по прихоти конструктора. Я опускал механизм в жидкую среду различного происхождения, в основном органического, и засовывал в имеющиеся отверстия чужеродные предметы, из тех, что пролезали. Все было тщетно. И тогда, разочаровавшись в себе и окружающем мироздании, я обрушил судный молот на жестяное тело чертовой игрушки. В общем-то ничего такого не произошло, я имею в виду гром и молнию, или, например, брызнувшие во все стороны детали... Просто на корпусе осталась вмятина и курица перестала заводиться. С тех пор я не верю в игрушки... и женщинам.

Сейчас где-то около семи утра. Я лежу в темной комнате на кровати со спящей женщиной. Я не сплю и смотрю в потолок. На нем мерцают тени. Это меня успокаивает. Я пролежал таким образом почти всю ночь. Женщина рядом тоже, но она спала. На улице сейчас конец марта. Женщина во сне храпит. Дворники уже вышли на работу. Они сгребают опавшие листья в кучи и жгут. На женщине совсем нет одежды. На мне тоже. Слышно как проехал трамвай. Очень хочется курить. Женщина — хозяйка этой квартиры. Она не разрешает курить в постели. Меня от нее тошнит. У меня есть другой дом. Почему я здесь?

Вчера выпал снег. Скорее всего, это был последний снегопад нынешней весной.

На фоне черных шелковых простыней даже в темноте ясно выделяются фигуры распростертых тел — мужского и женского. Мужское протягивает руку к вороху одежды и извлекает из нее самодельную трубку экзотической формы. Зажигается спичка, под шипение разносится сладковатый запах. Тлеющее содержимое трубки красным отсветом озаряет лицо молодого человека. Он глубоко затягивается и вновь всматривается в потолок. Его худощавое тело покоится рядом со спящей любовницей на простынях, которыми застелена огромная двуспальная кровать, занимающая добрую треть комнаты в квартире, подобной правильной ячейке в огромном улье девятиэтажки, на крыше которой в свете ночных прожекторов слабо мерцает свежевыпавший последний мартовский снег и умирают от голода одичавшие кошки и бомжи, мутными от алкоголя и метила глазами упрекающие низкое свинцовое небо за то, что оно так безучастно повисло над слякотным и промозглым городом, что, подмигивая фонарями, отражается в зловещей капле черной масляной краски, висящей в нескольких сантиметрах от гениального полотна на конце кисти безумного художника, зажатого в кулачок, заботливо принесенного домой и посаженного в баночку десятилетним мальчишкой, навсегда ушедшим на тренировку по боксу, которая никогда для него не состоится, потому что уже повернулось зубчатое колесо, маятник начал обратный ход и лавина песка в часах изобразила водопад, где живет вечная черепаха, на спине которой вырезана земля, океаны, люди, звери, леса, в едином порыве под звук там-тамов поющие и стенающие: "Бе-зу-ми-е... Бе-зу-ми-е... Тум-тум-тум-тум... Бе-зу-ми-е...", — и звук этот слышен даже в кровеносной системе, именно под него танцуют в венах красные кровяные тельца, и в такт этому звуку сокращается зрачок молодого человека, который лежит на черных простынях и уже решил затянуться снова...

— Пап, а, па-ап?

— Да?

— А ты мне купишь дроида?

— Конечно, без проблем.

— А Шейлу-воина?

— Да, но тогда без дроида. Ты знаешь правила.

— Знаю, знаю. Пап, а кто победит — Шейла или Конан?

— Конечно, Конан, он ведь мужик!

— М-м.. Не-е.. У него только меч, а у Шейлы — лазерное ружье. Пока Конан ее искать будет, она спрячется и...

Мальчик шел рядом с отцом и рассуждал на тему игрушечных персонажей, кстати говоря, самую важную на данный момент, поскольку они шли в отдел игрушек самого большого в городе универмага. Мальчику было уже целых пять лет, и он был совсем взрослый, а посему он не держал отца за руку, как остальные четырехлетние салаги, а гордо шел рядом с высоким мужчиной в костюме и вел Мужской Разговор. Мужчину звали Алексей Дмитриевич, мальчика тоже звали, но пока только Леша или Алекс. Алексом его звал только отец, на которого он старался во всем быть похожим. Даже в манере разговора. А старший Алексей слушал сына, думал о том, что мать оказалась такой... Да ну ее к чертям! Сегодня воскресенье и они идут с сыном покупать очередную игрушку. Последний день недели он всегда посвящал целиком сыну, и это было не в тягость. Алексей души не чаял в Алексе, и еще до того, как его жена и мать Алекса Марина сбежала от них с актером из гастролировавших театров. Она страшно ревновала сына к нему, несмотря на то, что бизнес отнимал у Алексея шесть дней в неделю. Теперь его сыну приходилось сидеть с бабушкой, матерью Марины, которой и след простыл. И только в воскресенье Алексей посылал все дела к черту и весь день был с сыном. Для них обоих это был самый лучший праздник.

— Па-ап, ты меня слушаешь?

— Ой, извини, Алекс, задумался...

— Так вот я и говорю, что Чужие, они совсем не плохие. Просто они очень голодные, правда?

— Возможно. — Алексей улыбнулся. Надо же! Всего пять лет, а какие продвинутые представления о добре и зле! — Ну вот и пришли...

Сын не удержался и, забыв про солидность, рванул почти бегом к прилавкам. Отец остался посередине отдела, прекрасно зная, что поспевать за сыном все равно не получится, и стал разглядывать молоденьких симпатичных продавщиц, которые, впрочем, его тоже заметили и отвечали на взгляд улыбками. Продавщицы его с сыном знали (а две самых симпатичных его знали весьма подробно) и встречали как постоянного клиента. Хорошего клиента. Покупающего сыну любые игрушки. Которые тот пожелает.

— Па-ап! А можно мне Шейлу, гиперкар и лазерный пистолет?

— Они в наборе?

— Не-а...

— Тогда нет. Ты сам знаешь: Один уик-енд — одна игрушка. Я не хочу, чтобы ты вырос избалованным.

— М-м... Пойду подумаю.

Мальчик в сомнении встал у полки. Алексей краем взгляда заметил новое лицо, появившееся за прилавком. Лицо явно не женское, судя по синеватой щетине и строению челюстей, но мужским его тоже как-то не назовешь... Серьги в каждом ухе слегка великоваты, глаза подведены, волосы обесцвечены и губы подкрашены. По правде говоря, в глубине души Алексей терпеть не мог гомосексуалистов, общественные же нормы поведения не позволяли повернуться спиной к отделу, и главное — он не хотел отворачиваться от сына. А посему он сосредоточился на лице Алекса, читая в нем как в раскрытой книге весь поток мыслей и сомнений, что сопутствует проблеме выбора. Он гордился тем, что научил сына принимать решения, как подобает настоящему мужчине.

Внезапно их с сыном внимание привлек странный звук. Что-то среднее между громким тиканьем часовой бомбы и тарахтением электрической зубной щетки. Они синхронно повернулись на источник шума. Алексея бросило в холодный пот, а Алекс, как во сне, походкой зомби побрел к прилавку, за которым, демонически ухмыляясь, стоял тот самый продавец с размалеванной физиономией. Продавец ухмылялся и смотрел прямо Алексею в глаза. Нагло. Омерзительно и не мигая. А перед ним на столе, жужжа и постукивая, клевала пустоту заводная птица.

Продолжение следует...