На вокзале шла стройка. Точнее, перестройка: наш старый добрый вокзал перестраивали на новый модный манер. Жгучий летний воздух, желтый от строительной пыли. Черные провалы в асфальте и останках его и доски-мостики над ними... Мы шли по шатающимся доскам, держались за руки. Держались не крепко, твои пальцы только изредка беспокойно сжимали мои, как будто чтоб удостовериться, что я еще рядом, что я не фантом. Каким-то образом ветер пробрался в щель между нашими ладонями и играл там. Он щекотал ладони, и создавалось удивительное двойное ощущение: прозрачности, нереальности нашей и, в то же время, какой-то невообразимой близости...

Этот день был не похож ни на какой другой. Нам всегда не хватало времени, а на этот раз часа, который оставался до выхода, оказалось почему-то вполне достаточно. Я помню все удивительно ярко. Отвратительно ярко — потому что слишком хорошо помню. Твой взгляд, твой вкус, твой запах... Твой запах...

Перед выходом, пока ты собирался, я стояла в проеме двери и прощалась с твоей комнатой, которую так успела полюбить. Проклятая интуиция... Ведь уже тогда, когда не было никаких видимых причин что-либо подозревать, уже тогда все знала... По дороге мы шутили, я была неправдоподобно весела — так, будто еду на вокзал не проводить тебя и остаться здесь, а мы вместе собираемся махнуть куда-нибудь на край света. Будто ты едешь не к своей жене, будто вечером не придет с работы мой муж... Лучезарные такие улыбочки. На все 32 свежепочищенных осточертевшим Бленд-а-медом зуба. И поезд пока не объявили. Ну и прекрасно. Еще целых полчаса. Гуляем? Гуляем...

Куда-то вся приподнятость во мне оборвалась, когда мы вышли на перрон и пошли вдоль поезда к твоему вагону.

— Знаешь, я ведь действительно хотел бы сейчас взять тебя, малого и махнуть куда-то, куда глаза глядят... — больно кольнуло льдинище где-то слева.

— Не надо, Дим...

— Да, ты права.

Ну вот, прошли мимо твоего вагона, разбежались... Десять минут.

Я стояла и проклинала себя за то, что поехала тебя провожать. Ненавижу, когда меня провожают, а уж тем более, провожать кого-то. И куда, главное! Нелепо... Смотрела на тебя. Было больно. Солнце рвалось в глаза. Зеленые бездны твоих глаз, а над ними солнечные лучики, запутавшиеся в пушистых ресницах. Солнце в твоих волосах... Весь такой солнечный, теплый... Наверно, потому я так неистово полюбила тебя — за это тепло. За то, что привыкла любить дождь, ночь, холод, сумерки, кладбища, готику всевозможную... А тут — ты, такой теплый, такой живой, несмотря на все угрюмые мысли, толкущиеся в твоей голове, все же намного живее меня... И это тепло — мое!!! Оттого вот так неистово... Так болезненно и глубоко...

— Долгие проводы — лишние слезы. А я не хочу плакать, — заглянул в глаза, погладил по щеке. — До понедельника.

Ушел в вагон. Мы смотрели друг на друга через запыленное грязное вагонное окно, уже не улыбаясь. Хотелось уйти, даже убежать, но я стояла и ждала, пока поезд отправится. Сказала беззвучно: "Я люблю тебя" и увидела, как твои губы ответили: "Я тоже". Получилось у тебя, как всегда. Ты так редко говорил эти слова, а когда все-таки говорил — так странно у тебя получалось. Будто больно тебе было это говорить... Или просто ты не хотел, говорил через силу... Не хочу думать об этом, да и какая теперь разница.

Забавно: я так усердно старалась запомнить тот день, что у меня это более, чем получилось. Теперь все, что я помню — это тот день. Не было месяцев до него, не было ничего после того, как ты вернулся. Не будет ничего. Только вокзал, вечернее солнце на твоих ресницах и две зеленые бездны...

Но ведь ты позвонишь, и я не смогу пока что пересилить себя и не взять трубку. А что я могу сказать тебе? Как я ненавижу теперь своего мужа в тысячу раз сильней, чем когда-либо, только за то, что он так не похож на тебя? Как я устала искать тебя глазами на улицах этого города, и не находить? Как больно слышать в ответ на выворачивание души наизнанку что-то вроде: "Поживем — увидим..." или "Тебе только кажется..." или просто ничего? Как я надоела самой себе, как я не нужна себе, раз не нужна тебе? А помнишь, ты говорил когда-то, как классно, что я не задаю лишних вопросов — рассказать тебе, чего мне стоило их не задавать? Нет, зачем... Зачем тебе все это знать. Ты не хочешь этого слышать. Значит, я не стану... Усложнять тебе жизнь. Не стану тебе говорить ничего. Это легко. Только опять придется смаковать эту горечь...Эту горечь, которая так не вяжется со сладким запахом твоих волос, но без которой я уже не могу представить тебя...

Ничего не было, любимый. Не будет. Только вокзал, вечернее солнце на твоих ресницах и две зеленые бездны...