Грузило томное, рукав позолотив,

за ниткой спряталось свинцовой.

Его разыскивать Сизиф

с горы бросается в обновы,

плывущие с коров нерукотворных

к ногам пастушки молодой.

В глазах ее огнеупорных

Сизиф горячей бородой

застрял и за рукав хватает

пастушку сонную, как нить.

Корова головой мотает,

мычит и пробует скулить.

Древнее животное

открывает душу.

Выкатилось потное

из воды на сушу.

Золотоискатель

моет сапоги.

Душеоткрыватель

катится с ноги.

Сердце его смуглое

красную росу

гонит через круглое

тело, как лису.

Еврейский царь эксперименты

терпит, как стрелу в плече,

чтоб в нерабочие моменты

мгновенно вспомнить о враче.

Врач по египетской привычке

освобожденье от работы

ему на каменной табличке

рисует, как ландшафт Субботы.

Царь на Голгофу удалился,

мелькнул в снегах его мизинец,

где нежный римлянин резвился,

и славянин шипел в зверинец.

Кувшин скрипит

резными стенками.

В нем мытарь спит

к стене коленками.

Коленок две.

Они - ровесницы.

Кувшин в траве

у ног прелестницы.

И чашек две.

Они - коленные.

И в голове

маршруты генные.

Кувшин скрипит.

Солдаты драпают.

И мытарь спит.

И стены капают.