Сон Разума : Киломэтры : 11.03.2002
Глава 7. Искупление
Сизое небо апреля нависало кисельной густотой над городом. Если сесть в уютное кресло на лоджии, по-стариковски запахнувшись в клетчатый плед, и вглядываться в тучи, то можно было заметить стальные иглы молний, прошивавших слои, и пугавших стрижей, бог знает, откуда взявшихся в бетонном аду.
Летучую мышь порывом урагана ударило об антенну, и теперь она, распластанная, лежала на карнизе внизу. И никак было не дотянуться до нее, чтобы стряхнуть вниз противного уродца, по роковой ошибке вылетевшего днем. Палкой для штор, перегнувшись, я осторожно двигал ее к краю. Бурое тельце оставляло грязный след, и я почему-то вспомнил синицу. Внезапно, на самом краю, мышь вздрогнула, и с отчаянием вцепилась в крючок на конце палки. Я втащил ее наверх.
После нескольких суток оцепенения, в одну из ночей, когда погода устоялась, она покинула меня, огласив на прощание трескучим посвистом застекленное пространство. Часто поздними вечерами, до самой осени, она прилетала к моему окну. Я прикладывал палец к стеклу, и она прижималась кленовым листом носа в немой благодарности. В душе где-то тепло шелохнулось чувство "Спас". Если бы и ту птицу можно было бы спасти... Но время отказывается идти вспять...
Случались непонятные звонки среди ночи. Неопределенный номер сначала просто вешал трубку, а потом ему понравилось просто молчать. Сигнал в третьем часу меня уже не удивлял, наоборот, когда его не случалось, я беспокоился. Шел на звук. Вслушиваясь в шорохи, потрескивания и чье-то неровное дыхание, покорно ждал, когда на том конце неведомый собеседник вздохнет и положит трубку. Сейчас, когда я исправил свою ошибку, Галя могла вернуться, ощутив мое искупление.
Я купил большой оранжевый зонт с деревянной ручкой, поставил его в повеселевший угол, и начал ждать.
В конце декабря, когда началась новогодняя сутолока, и все вокруг мчалось в праздничной бесконечной карусели, я начал болеть одной из тех болезней, какой заболевают сиротливые мужчины я запил. Рюмка во время обеда переросла сначала в полбутылки перед ужином, а после в бутылку на завтрак. Мучительно долго длилась дрожь в руках, не желающих держать ни один предмет, протестующих против указаний мозга.
Слышал что-то о ней - недавно выписалась из больницы. Поблекла. Бросила курить. Ее след я потерял где-то в аэропортe, откуда она отбыла в неизвестном направлении сдается мне, что кто-то спонсировал поездку в страну ее мечты - Египет. Последнюю пору, миновав годы скитаний, жила с подругой. Чем существовала и как?
Я все реже выходил из дома, перестал выписывать газеты, встречаться с друзьями и, как водится, обо мне забыли. В квартире огромные тараканы, не стесняясь, за компанию с чертиками хороводили петлями у ног и по столу. За холодильником выстроились батареи винных бутылок. Как-то раз я очнулся на скамейке в парке, и пришел в сознание от безумного холода, охватившего мою душу. Оставалось совсем немного: может год, а может два, и все, как приговорил недавно врач, будет кончено.
Пришло несколько поздравительных открыток с тучными младенцами в белых халатах, трубящими в медные трубы, и письмо Гале: чудак-геолог прислал фотоснимки своей семьи: на одной толстый карапуз, щуря эскимосские глаза, обнимал пятнистую, как географическая карта, лайку - мальчик улыбался, и собака весело щерилась; на другой невысокая задумчивая женщина стояла у двери в позе, которую всегда принимала Галина, когда смотрела вдаль - носок упирается в пол, а рука поглаживает подбородок нежная и печальная; на третьей кормил пингвинов сам геолог он был счастлив. Искренне рад за него.
Взломав резной замок, я сложил их стопочкой в ящичке стола, где она обычно хранила всякие безделушки, среди которых находилась шкатулка, наполненная случайными предметами, непонятно каким образом некогда относившимися к хозяйке: сломанная брошка в виде поющего жаворонка, медальон с локоном, отливавшим синевой, тюбик помады сумасшедшего апельсинового цвета, аист с узелком в клюве на рекламном календарике центра, лечащего бесплодие. Я повертел его в руках, набрал номер телефона и задал несколько прямых и наводящих вопросов приветливой и разговорчивой девушке. Итак, Галина состояла когда-то здесь на учете...
Должно быть еще что-то, какой-то ключ к разгадке. Не просто так же стол накрепко запирался. Шаря по углам отделений, натыкаясь то на мужской галстук в лиловую полоску с булавкой, украшенной стразами; то на располовиненную упаковку таблеток от бессонницы; то на использованный тест на беременность с одной чертой (еще парочка невскрытых притаилась в ежедневнике на роли закладки), я обследовал все недра письменного стола и вернулся к отправному пункту - большой деревянной шкатулке, расписанной под Хохлому райскими павами. Оторвал малиновый шелк подкладки. Вертя то так, то эдак, я случайно надавил на лучистое светило, на четверть скрытое в листве тутовника. Щелчок. Второе дно!
Сорокавосьмилистовая тетрадь "светочевского" производства дневник Галины спряталась от любопытных глаз. Сдерживая тик в руках, я развернул тетрадь посередине. В глаза бросились даты. Дальше, дальше... Где написанное уже при мне? Вот...
"Карену в годовщину его гибели (10.03.95)
Полосатые зебры-дороги
Вдаль вели по кольцу к концу.
Только в небе бывают Боги,
Их не встретишь лицом к лицу...
Я пишу тебе это письмо, потому что твердо знаю, что прочитать его ты уже не сумеешь. Мне больше незачем стесняться своих чувств, не к чему прятать их под ложной гордостью, и потому я пишу. Я не хочу больше оскорблять твою память.
В этом городе, пленницей которого я стала двенадцать лет назад, много фальши. Лживость чувств - здесь не умеют любить как там, где я родилась. Убить за право обладания и отдаваться до конца, не мучаясь сомнениями - на это способны мужчины и женщины Моего Города... Я рада, что в моих венах течет их кровь, но настают моменты, когда ноющую тоску по южным садам приходится делить только с утренней сигаретой. Закрывшись в туалете, я глотаю дым, обманывая пустой желудок никотином, и представляю оливковые деревья, растущие вдоль дорог; маргаритки, раскрывшиеся навстречу майскому солнышку (там они цветут с конца апреля); колючий песок, приносимый с моря горячим ветром; подолы женских платьев, взметнувшихся порывисто, подобно крыльям райских бабочек...
Родиной навсегда останется край, где я делала свои первые шаги несколько раз подряд /одна из детских болезней, с трудом поддающихся излечению, поразила меня в четырехлетнем возрасте, и обездвижила на полтора года, казавшихся бесконечными от одиночества. Именно тогда я и обрела новых друзей, ни разу не предавших меня: книги стали постоянными моими спутниками. Укрытая дедовской курткой, сидя на балконе, нависшем над бездной, я поглощала истории о далеких странах, из которых более всего будил мое воображение Египет. Таинственный Сфинкс посещал яркие, детские сны ребенка-инвалида, наяву видевшего лишь нефтяной Каспий, да горластых чаек. Мне никогда не забыть исцеления, подаренного его горькими волнами, когда, упав с плавучего матрасика, внезапно поплыла, а приблизившись к берегу побежала по дну/ и училась говорить на певучем местном наречии, откуда вывезла бережное отношение к каждому звуку, и где научилась радоваться жизни, где познала простую истину: только инвалид по-настоящему ценит жизнь. Ему неведомы зависть и ненависть к окружающим он любит мир, презирающий его. Потому я прощаю злую девочку, некогда сказавшую обо мне, что я ничтожество, потому что не могу бегать так же быстро, как они, а приветственный лай бродячих собак, населявших подвал нашего дома, гораздо милее их игр.
В детстве я была грязным и злым волчонком: меня били и надо мной издевались. Однажды меня загнали на крышу пятиэтажного дома, и продолжили наступать, пока я не почувствовала под одной из ног воздух, именно тогда я ощутила, что граница, отделяющая меня от смерти призрачно мала. Просто ничтожна. Обернувшись, я увидела, что мучители мои отступили в страхе, поняв, что я могу шагнуть. И я бы шагнула, так как моя жизнь - всегда была и будет лишь сознательной отсрочкой смерти: пока мне есть для чего жить - я живу. Я одна из немногих, для которых нет иного страха, кроме одиночества, из тех, кто существует, пока есть нить, привязывающая к миру реальному, так, словно на самом деле являюсь лишь гостем из иного пространства.
По сути, что такое смерть? Лишь мгновение, а после - рывок и бесконечность парения. Нет, я не сумасшедшая, и не маньяк-самоубийца, просто уход из жизни - запасной выход. В подростковом возрасте я предприняла попытку выдернуть шнур и выдавить стекло, но судьба снова привязала меня, подарив человека, с таким же отчаянием кидавшимся на каждый кулак и под каждую пулю, сгинувшего где-то в долине Дагестана. Он был в списке пропавших без вести, но грузом "200" он не вернулся... Я не смогу простить себя за ту ссору, ставшую последней. Все письма, летевшие ему вдогонку с мольбами о прощении, не доходили до адресата, но стихотворение, найденное в его личных вещах (сейчас его можно прочитать в документальной книге, разошедшейся небольшим тиражом по ветеранам чеченской войны, да в воинском архиве по энному адресу), не оставляло сомнений в том, что за несколько часов до подрыва на растяжке он думал о нас. Мой герой, я любила тебя за отчаянность и за то, что сумел спасти меня от себя. Я готова извинить весь мир за жестокость, но помиловать себя никогда не смогу.
Так я снова обрела связь со степями, приняв факт, что где-то в горячей и твердой, как асфальт, земле лежишь ты. Сейчас твоей кровью расцветают майские маки.
Когда я чувствую, что больше не могу жить, я иду к камню, где среди множества имен, высечено твое Безымянный Солдат, теперь эти слова являются твоими именем и фамилией.
Эта земля - моя мать, даже если покинула я ее плачущим ребенком под свист пуль, и все друзья в несколько дней стали врагами. Теперь между ней и мной стоит война, отнявшая самое дорогое. И никогда не позабыть дух людской плоти, смешавшийся с запахом крови, фонтаном хлеставшей из перерезанной глотки барана, приносимого в жертву в четыре часа пополудни, чье мясо съедали тут же, плохо прожаренным, ощущая себя хищниками и радуясь общей причастности к священному убийству и единению с природой. Жертва оказалась слишком велика. Я знаю, что туда мне никогда не вернуться, но греза о кромке верблюжьих колючек и горизонте, алом от маков, навсегда останется со мной...
10.03.01."
Оказывается, где-то за портьерой лет остался тот, первый, рану по которому она до сих пор прикрывает плотной повязкой цинизма. Вот почему на нее накатывала необъяснимая депрессия...
Пролистнул еще несколько дней, и наткнулся на самую последнюю запись, сделанную накануне ухода:
"...Смысл это иллюзия... И нет ничего реальнее похмелья и страшнее разочарования. Но и то, и другое необходимо, хотя бы для того, чтобы понять, где же на самом деле истина: в шелухе слов, не являющихся оболочкой мысли, или человеческих поступках. Dies diem docet... /зачеркнуто/ ... что жизнь дается только один раз, и цель ее научить нас ценить каждое приятное и неприятное мгновение. Можно, конечно, и в больнице отлежать битую неделю, и скрыть ото всех причину, по которой туда попал, и, пялясь в потрескавшийся потолок, упиваться тайной, которую знаешь только ты, и которая могла бы стать "тайной двоих", но не стала, потому что тому, второму, ее сокровенность была не нужна...
Высшая же истина в том, что перед смертью и пить-то не хочется, а потому прожить можно неплохо и одному... Только как?
19.04.01."
Как? Обратная сторона свободы - одиночество. Фразы "наслаждаюсь свободой" и "схожу с ума от одиночества" синонимичны.
Вновь потекло время. Минули минуты-недели, часы-месяцы. Завершающий день марта порадовал малиновым закатом, легко заливавшим призрачное, златооблачное небо. Никаких осадков - сухо и пыльно. Лишь ночью алмазные звезды утешили меня чудесным появлением новой подружки - еще застенчивой и робкой, то гаснущей, то вспыхивавшей вновь звездочкой. Я задыхался, ждал, как и многие, спасительной влаги, внезапно на рассвете разрыдавшейся.
А завтра пришла она, мокрая, без зонта. Вытерла о коврик туфли, открыла дверь своим ключом и, не разуваясь, словно ничего и не было, прошла на кухню, налила из замызганного чайника воду. Села на стул. Так мы и сидели до самого вечера. Она молчала, и все время смотрела в окно поверх кирпичной шестнадцатиэтажки, заливаемой дождем. В ее глазах блестели слезы и вздрагивала верхняя губа, покрытая малозаметным пушком. Только сейчас я заметил, что в густой черной челке появилась седая прядь. Что с нами делает время!
Теперь она по-детски беспомощно рыдала, трепыхаясь на моей груди. Гладя ее по голове, я понял, какая неудержимая сила подталкивала нас друг к другу: мы выше, чем любовники; больше, чем муж и жена; ближе, чем друзья, мы - одно целое, и ее боль - моя боль...
А после она сломала раму на идиллической картине:
Ирка повесилась на чулке... На моем. В семьдесят ден, которым в рекламе буксируют машину...
Ты понимаешь, что натворила?! Летунья бестолковая! тогда я впервые ее ударил. Пустота, обычно зиявшая в ее глазах, когда она смотрела на меня, исчезла, и промелькнуло что-то теплое.
Наконец-то я вижу перед собой мужика!
Время замкнулось.
ссылки для всех | литература в сети | проект "Вечность" | wallpaper | пообщаться с Тишиной |
|||
©opyright by Сон Разума 1999-2002.
Designed by Computer Art Gropes'2001. All rights reserved. |
обновлено 27/11/2002
|
||
Это зеркало больше не поддерживается, обращайтесь по адресу http://www.sonrazuma.ru/, всё вкусное там!
За материалы сервера администрация сервера ответственности не несёт, любые преднамеренные или непреднамеренные аналогии с реально существующими людьми по поводу написанного здесь должно признать коллективным бредом автора и читателя, за что считать их обоих организованной группировкой с насильственным отбыванием принудительного лечения в психиатрическом заведении по месту жительства.
Все материалы являются собственностью их авторов, любая перепечатка или иное использование разрешается только после письменного уведомления. Любое коммерческое использование - только с разрешения автора. |