На палубе Колчак отпустил внутренний ограничитель и загремел:

— Вахтенные!!! Проводить гостей с корабля! Базар на палубе!!! Повторится — повешу!

Степень погружения читателя в книгу может быть совершенно разной. От некоторых произведений отрываешься с превеликим трудом, ты влипаешь в текст, как муравей в патоку, не желая никуда уходить, да и не имея сил оторваться. Слова словно нескончаемым потоком несутся сквозь тебя, не отпуская, и лишь покинув это потустороннее общение с талантом и воображением автора ты оценишь, а что тебе было в том чтении, ужели только гладкость слога и захватывающий сюжет был тем якорем, за который цеплялся ваш глаз, скользя вдоль строчек? Бывает, что и не так. Такие произведения любят называть гениальными, про них спорят (попса — не попса?), их ругают, говорят, что они растлевают молодое поколение, обвиняют автора в моральной копрофагии. Да и позвольте, любой человек, захваченный книгой до такой степени, что ещё долгие недели в его голове зудит какая-нибудь недосказанность, захочет как-то для себя это всё объяснить. Отсюда громкие споры в окололитературных кругах, фамилии и названия стоят в очереди на лавры народной любви, господа же литераторы смотрят на это с нескрываемой долей негодования.

В чём-то они даже и правы.

Перешагнув черту нейтрального расстояния, он всей возможной вежливостью смягчил просьбу:

— Простите, пожалуйста, вы на пиво не могли бы добавить?

Есть немало книг, которые можно читать по полчаса в день, да что там, по полстранички, больше нельзя, наступает пресыщение. Такие книги полны литературными реминисценциями, аллюзиями, они строят такой странный и такой живой во всех смыслах мир, что читатель невольно зажмуривается, боясь ослепнуть в его ярком свете. Такие книги не назовёшь цельными и последовательными — настоящий мир не может быть абсолютно логичным. В таких книгах сложно разглядеть автора — да и есть ли он там, наш незримый проводник через словесные перевалы. Эти книги с огромным скрипом вписываются в существующие стилистические и жанровые рамки, они вообще чужды всякого рода классификации.

Шаги близились, и звучали так, как могли бы звучать размеренные удары металлического или каменного груза по металлу. Так мог бы шагать Каменный Гость.

Фамилия на обложке становится культовой — широко известной в узких кругах адептов этого нового культа. Над литературными сектантами нашего времени можно сколько угодно вздыхать, рассуждая о том, что вот так изживаются традиции великого нашего прошлого, что читатель уж не тот, и что нынче поэт в России меньше чем поэт. Можно с этим соглашаться, а можно — нет. Мне с некоторых пор ближе второе. Пускай терминология навроде "отпад" и "клёва" не совсем то, что меня устраивает в моих окололитературных изысканиях, но кто сказал, что нельзя изобрести другой?

— Режь!!! — зверским голосом гаркнул Колчак.

Кормовая балка обрушилась в воду.

К годовщине революции 17 года на канале ТВ6 показывали программу Кирилла Набутова, в которой самый телевизионный питерец проявлял всё мастерство журналиста в попытке оживить, отобразить на экране то, что творилось вокруг Зимнего в тех двадцатых числах октября, но не это занимало меня всё время, пока шёл фильм. Самым острым и волнующим было невероятное ощущение дежавю, оно не отпускало. Баковое орудие "Авроры", набережная Невы, сам Зимний. Где-то я это всё видел, или слышал, или где читал: Да, читал!

— Отставить! Я те покажу последний парад! Веселее!

— Есть Веселее!

Да, талантливую книгу безошибочно узнаешь по этому невероятно французскому ощущению. И Путин по телевизору, и Москва-река из вагона метро у "Киевской", и закрытое до времени на амбарный замок Лобное место, и мелькнувшая в прессе фамилия Бориса Абрамыча: невозможно избавиться от того что повтор, что — уже было, что вот сейчас выглянет авторский подтекст, что бахнет полуденный залп. Разрыв не отмечен. Не знаю, в чём секрет творчества Веллера. Не знаю, в чём секрет "Гонца из Пизы или Ноля часов". Но дежавю не отпускает, не отпускает, не отпускает: Перечитать ещё раз?