Богоматерь с Младенцем Иисусом на коленях умиротворенно смотрела на Кирилла. Маленький Иисус тоже смотрел на монаха, но как-то грустно и чуть-чуть вопрошающе, казалось, даже тревожно. Кирилл поставил свечу перед самой иконой и опустился на колени. Свет и взгляд Богоматери немного успокоили его: словно не свет обычной свечи, а отблеск какого-то неземного сияния коснулся души. Сознание стало ясным, ум перестал метаться и словно бы исчез совсем, а тоска, которая все это время терзала сердце Кирилла, стала рельефной, четкой и еще более острой. "Где Ты, мой Господь?" — эти слова ясно и гулко зазвучали внутри монаха. Не так как раньше, смазано, с примесь отчаяния и тревоги, сейчас молитва говорила в сердце одна. Говорила только молитва, все остальное молчало. Кирилл закрыл глаза, но ничего не изменилось — он по-прежнему чувствовал и даже видел взгляды с иконы. "Я могу только просить Твоей милости... На самом деле даже на это у меня нет права, потому что Ты — Господь. Ты даешь каждому то, что ему необходимо. Просить Тебя — все равно, что признаваться в неверии. Но я и признаюсь в неверии! Я потерял веру в Тебя, а значит, потерял и Тебя самого, а значит, потерял и себя. Что же мне делать? Просто оставаться как есть? Я не могу! Я жил для Тебя! Я жил Тобой! Что мне делать сейчас? Все что я могу — это плакать и молиться: о, Господь, появись хоть как-нибудь! Но кажется мне, что и это бесполезно... Сомнения жгут меня изнутри и кажется, что есть одно средство от этой боли — Господь, появись хоть как-нибудь! Защити сердце этого грешника! Иначе оно сгорит или станет твердым и холодным сердцем лицемера. Но если такова Твоя воля, то пусть лучше оно сгорит... О, Господь! Спаси меня! К кому я еще могу обратиться? Мой наставник ушел, теперь некому позаботиться об этой грешной душе. Кого мне еще просить? О, Господь! Спаси и сохрани, — появись хоть как-нибудь!" Кирилл плакал внутри. Из глаз его тоже текли слезы, но эти слезы ничто по сравнению со слезами сердца. Кирилл плакал внутри. И чем больше он отдавался этому чувству, тем яснее он видел, — видел, не открывая глаз, — словно что-то начинало светиться прямо внутри, и это что-то становилось все ярче и ярче.

"Господь! Откликнись хоть как-нибудь! Для Тебя это не составит никакого труда, ведь Ты вездесущий и всемогущий! Мои мучения принадлежат Тебе, так же, как весь я принадлежу Тебе. В Твоих силах избавить меня от них или наделить еще большими... Что я могу поделать? Хорошо ли, что я воспринимаю Тебя, как боль? Нет, ведь Ты всемилостив. Прошу, прояви же эту милость, которую я не заслуживаю. Но я готов даже воспринимать Тебя, как боль, если буду уверен, что это Ты. Но я ни в чем не уверен, я полон сомнений. Господь, появись хоть как-нибудь! Сейчас мне кажется, что Ты совсем рядом, я почти чувствую Тебя. Это удивительно, о Господи. Спасибо Тебе. Но между "кажется", "почти" и уверенностью — такая разница! О, Господь, Ты даешь почувствовать Себя, но скоро вернется ум, и я забуду о чувствах. Господь! Пожалуйста, сделай еще шаг, чтобы я не только чувствовал Тебя, но знал Тебя! Знал, что Ты есть, что Ты рядом... Господь, покажись хоть как-нибудь!.."

Огонь в сердце разгорался. Казалось даже, что это уже не огонь, а само солнце. Восход солнца. Свет усиливался с каждой минутой. Вот-вот, и появится что-то Удивительное! Как за рассветом поднимается само Солнце. Кирилл чувствовал, что вот-вот внутри засияет Господь — настоящее светило сердца. Он настолько погрузился в это ожидание, в этот свет-предвестник, что молитва его перестала быть словами, Кирилл сам стал молитвой. Молитвой безмолвной, ждущей. Все существо "монаха", — ум, тело, разум и душа, — стали одной немой молитвой, обращенной к Богу. Свет вспыхнул, предвещая появление своего Господина! Яркие-яркие лучи пронзили сердце, и внутренний взор Кирилл почти ослеп. Лучи пронизывали все и вся! И наконец...

В дверь кельи громко постучали. В ночной тиши стук прозвучал, словно удары огромного колокола. Кирилл от неожиданности открыл глаза. На него спокойно смотрела Богородица и чуть тревожно, вопрошающе, смотрел Маленький Иисус. Кирилл спохватился, закрыл глаза, но было уже поздно. Он всхлипнул, попытался вернуть в сердце свет, но сердце уже заполнило другое чувство. Сначала жуткая досада, затем бессилие, которое вскоре сменилось тихим, плачущим смирением.

В дверь опять постучали. Теперь это был обычный, тихий стук в дверь. Кирилл снова почувствовал досаду и раздражение. Еще никогда в своей молитве он не заходил так далеко. Как же его прервали!

"До чего не вовремя! — раздраженно подумал Кирилл. — Я чуть было не разгневался... Господи, прости мне этот страшный грех. А я ведь должен знать, что на все Твоя воля. Наверное, какой-то монах заметил свет в моем окне и решил зайти, узнать все ли в порядке". Кирилл успокоил себя такими мыслями, но у самой двери все же не выдержал: "Но ведь должен он знать, что если монах ночью не спит, то он молится?! Разве можно прерывать молитву?! Нет, я не могу сдержаться и сейчас все ему выскажу! В конце концов, ему же на благо..."

Кирилл открывал дверь с сильным желанием выказать свою досаду нечуткому монаху. Но когда он открыл дверь, там никого не было. Кирилл был совершенно смущен, и раздражение нахлынуло с новой силой. Он хотел было уже захлопнуть дверь, когда услышал голос:

— Дедушка, поиграй со мной! Мне скучно...

Кирилл опустил глаза и увидел маленького мальчика. Он стоял подняв голову и просительно смотрел на иеромонаха. Мальчика трудно было разглядеть в мерцающем свете далекой свечи.

— Ты почему гуляешь так поздно? — строго спросил Кирилл. Он тщетно пытался узнать мальчика. "Может быть, это Петровых сын? Нет, тот постарше будет. Или это той семьи, что приехала недавно, беженцы... Наверное. И мальчик какой-то темненький. Или просто ночь?" Он снова и снова пытался разглядеть малыша, но видел лишь красивые большие глаза, обращенные к нему. Мальчик смотрел вопрошающе и немножко тревожно, словно боялся, что на его просьбу ответят отказом.

— Дедушка, мне скучно. Поиграй со мной... — повторил маленький гость.

— Малыш, разве ты не знаешь... — Кирилл присел, чтобы лучше разглядеть ребенка. — Разве ты не знаешь, что в монастырь ночью не ходят, что здесь живут монахи, и что они молятся Богу... Иди лучше домой. Я сейчас тоже молюсь...

— Вот так всегда!.. Все молятся-молятся, а мне поиграть не с кем! — малыш, казалось, обиделся. Он отмахнулся от Кирилла, который хотел его погладить, и отстранился в темноту. Его глаза смотрели на монаха. Как ни старался Кирилл, он ничего не мог разглядеть, кроме этих глаз.

— Пойду я лучше спать, — мальчик совсем обиделся. — Мама спит, друзья спят. Поиграть не с кем. Думал, хоть этот дедушка поиграет, а он мо-олится. "Я готов служить Тебе так, как Ты хочешь", — мальчик явно кого-то передразнивал. — Ага, как же... Все, я спать пошел...

Малыш отодвинулся от Кирилла и растворился в ночи, оставив смущенного монаха сидеть у порога.

Через какое-то время, словно очнувшись, Кирилл поднялся и, пожимая плечами, вернулся к алтарю. Он попытался молиться, но ничего не получалось. Тогда, так и не взглянув на алтарь, Кирилл затушил свечу и вернулся на ложе. Он сел и попытался задуматься. В голове было пусто. Зато в сердце словно кто-то играл на барабанах. "Что со мной?" — иеромонах медленно поднял взгляд. В тихом, почти невидимом свете луны, с алтаря, с любимой, подаренной старцем, иконы, на Кирилла смотрели смеющиеся глаза Маленького Иисуса...

Источник: "Мастерская Гопала".