Сколько? Я не могу сказать. Не могу даже понять, может ли существовать ответ на мой дурацкий вопрос. Тьма поглощает меня с тех самых пор, как появился голос Учителя. Тьма поглотила меня, с тех пор, как он исчез. Не знаю.

Не знаю, реален ли тот, кто спас меня однажды от сумасшествия в этой беспросветной темнице. Не знаю, реален ли я сам, или эта пародия на существование — лишь отчего-то растянувшаяся в пространстве и времени агония сознания, некогда погибшего, но никак не могущего погибнуть окончательно. Когда-то я в ярости молил эту вязкую тьму покончить со мной, не терзать существованием, подобным жизни примитивной бактерии, не способной в самой своей сути ни понять, ни просто увидеть раскинувшегося вокруг водоворота событий. Бактерия так же, как и я, проклятый и брошенный в темницу собственного сознания, бессмертна, она способна лишь дробиться на равные доли, с каждым таким актом саморазрушения только увеличивая собственное страдание. Впрочем, бактерия не знает, что она такое. Я — знал.

Как и то, что время — не повод для скорби. То внимание, которое мы все уделяем его течению, говорит лишь о нашей внутренней невоздержанности. Нам кажется, что долгие часы ожидания потрачены нами зря, что лишняя минута, проведённая в обители ожидания сжигает нас самих изнутри: Всё — не так. Пустота и мрак лишь оставляют нас наедине с самими собой, и коль снедает тебя неустроенность собственного сознания, так остаётся лишь гневаться на повод этой окаянной встречи. Нам кажется, что дела и события составляют истинную причину и сущность самой нашей жизни, забывая, что не минуты одиночества выкрадывают по кусочкам нашу короткую жизнь, растворяя её в безбрежном океане времени, а именно наши повседневные, второстепенные, такие нужные и такие бездумно пустые дела делают это! Сколь ни тягостно ожидание продолжения бала, сколь ни снедает оно нас, ожидающих всё нового и нового, ещё и ещё, сколь ни бередит беспокойные умы, выгребая из подвалов нашей памяти будоражащие воспоминания, что спят себе спокойно на бегу, не забывай, человече, не в нём их причина, оно — лишь повод.

Долго и многотрудно протекал мой путь от яростного метания меж этих непроницаемых стен до спокойного терпеливого ожидания. Заключённый в объятия своих мыслей, я, трудами Учителя и собственной душевной усталостью, избежал гибельной тропы саморазрушения сознания, когда ты уподобляешься змее, вцепившейся в собственный хвост, когда само твоё дыхание глоток за глотком поглощает тебя самого, свергая с пьедестала высшего, наделённого разумом существа в самую глубокую из бездн безумия.

Ещё дольше двигался я обратно, но не потому, что труден был путь — что мне теперь были трудности, коль я установил вечное, как мне тогда казалось, перемирие в войне с самим собой — просто я не очень спешил. Учитель исчез, летели годы, я подумал однажды, что он уж больше не вернётся, это и было знаком.

Сколько лет? Неважно. То, что мне следовало делать дальше, не нуждалось в установлении сроков. Я измыслил себе именно такую тюрьму. Чтобы вытравить из себя все осколки того, что нельзя восстановить, и собрать воедино всё остальное, а время: оно и правда текло мимо.

Долго: долго:

Но рано или поздно заканчивается любой путь. Вспыхнул свет, отравленным кинжалом полоснув по слепым моим глазам.

Проснуться мне удалось отнюдь не с первого раза. Но — удалось.

Пора.