Один самурай шёл по Волынскому переулку от Мойки к Большой Конюшенной осенью 2001 года в шесть часов вечера. Другой самурай шёл от Большой Конюшенной к Мойке по Волынскому переулку осенью 2001 года в шесть часов вечера. Первый самурай напевал про себя песню Howlin` Wolf-а «Poor boy». Второй самурай напевал про себя какое-то Ska.

— Я срублю ему голову и запихаю её в мусорную урну! — думал первый самурай.

— Я вспорю ему брюхо и втопчу кишки в асфальт! — думал второй самурай.

Когда самураи поравнялись, они крепко обнялись. Каждый достал из-за спины не меч, но бутыль. Первый самурай достал из-за спины бутыль «Петровского». Второй самурай достал из-за спины бутыль «Адмиралтейского». Первого самурая в землях Киото звали Чип. Второго самурая в землях Киото звали Дэйл.

Ты, читатель, хочешь знать, что было дальше. Ты подлая шершавая сука, читатель! Дальше ничего. Потому что даже последнему олигофрену в землях Киото известно, что никакого дальше нет, есть только сейчас.

Самураи решительно направились по Большой Конюшенной к Невскому, ведя неспешную беседу следующего содержания:

— Славка, а почему люди такие, как черепашки? — спрашивал первый самурай.

— А это от того, Ваня, что они душатся и прикалываются над тобой, — отвечал ему второй самурай.

— А почему они душатся и прикалываются? — не унимался пытливый Чип.

— А это оттого, что их просто нет, — являя немалый дзэн, напутствовал Дэйл товарища.

— А мы с тобой есть или нас тоже нет?

Нелепое ёрничество первого самурая как бы контрастировало с глубоким сосредоточением второго. И только настоящий мастер смог бы рассмотреть в, казалось бы, на первый взгляд дебильной беседе юношей-переростков совместное движение душ, идущих путём, исходящим из единого корня.

Ну вот и Невский, за три века изнасилованный коллективным бессознательным казалось бы всех отечественных литераторов. А на Невском ни дать — ни взять третий самурай. А имя ему в землях Киото: Вадик.

Увидев третьего, двое первых расхохотались и стали тыкать в оного пальцем. Вадик, как бы ненавязчиво продемонстрировав свой стиль учения, достал из кармана древнюю книгу, испещрённую знаками.

Достойные мужи за обсуждением специфики мифологических существ и свойств психики непосвящённых незаметно для окружающих свернули на улицу Плеханова мимо нагромождения жёлтого пористого ракушечника и изваяний с палками в руках.

— А что, Вадик, — активничал самурай Чип. — Видишь ли ты незаметные движения?

— Ваня! — широко замахав руками и пугая прохожих крестьян ответствовал Вадик, — Ты не понимаешь! Ты говоришь о движении, которое!.. У тебя просто нет точки!.. Ты представляешь всё это!..

— Да ладно, давай, Вадик, лучше пива купим, — и хитроватая улыбка озарила лицо Дэйла, как полная Луна в тёплую июльскую ночь озаряет нижнюю часть небес.

По чистой случайности у всех троих не оказалось денег. Когда самурай попадает в затруднительное положение, он прибегает к помощи другого самурая. А вот и его дом по улице Плеханова №14. В квартире четвёртого самурая, именуемого в землях Киото Сэром, трое нашли ещё и пятого, в землях Киото известного как de la Mark. Оба пребывали в глубокой медитации, так что даже не сразу открыли дверь. И не сразу дверь тоже не открывали. Чип даже порывался обнажить свой меч и дверь рубить, но Дэйл с Вадиком его удержали. Когда Сэр наконец отпёр, взгляд его был как бы самопогружён, причём на значительную глубину. De la Mark казался спящим, сидя за чёрным имперского вида клавикордом. Но разум его невидимо пронзал реальность. На столе стояла на две трети пустая двадцатилитровая бутыль сакэ. Была глубокая осень — время освоения собранного урожая.

Затеялась дружеская беседа.

— О, здорово, хорошо что зашли! — испытывая товарищей, закинул приманку Сэр.

— А-а-а! — поняв уловку, громко загоготал Чип.

— Чё ты, Ваня, ржёшь! — следуя неумолимому канону, поддержал товарища Дэйл.

— Ох, блин... — выйдя с нелёгким вздохом из глубокого самадхи, явил себя зримому миру de la Mark, — Где на хрен дивный эль?

С этими словами он отправился к столу. Раскачиваясь из стороны в сторону при этом, он элегантно демонстрировал товарищам стиль пьяницы, коим в совершенстве овладел на юге Поднебесной ещё в отрочестве и равных в котором в Киото не имел.

Опустим описание долгого и непростого пути пятерых к хижине шестого. Как и подобает совершенномудрому мужу, придворной карьере предпочёл он взращивание внутреннего зародыша в чистых комнатах сторожевых коморок, будок, вышек и башен. Бедным называли его в землях Киото. Весёлое застолье в подвале магазина испанской мебели — не один ли из лучших путей сквозь скрипучее колесо бытия, если участвуют в нём шесть столь достойных мужей? О да! Тысячу раз да!

Неспешная беседа лилась из уст самураев подобно дивному элю, в оные уста вливающемуся.

— А что, Игорь, — неспешно начинал классический коан Бедный, — и штанишки на тебе ничего и вообще...

Сэр реагировал не так спешно, как следовало бы мастеру. Природное киотское смушение и недобитые детские комплексы на долю секунды задержали простую недвусмысленную фразу: — Да-а-а...

Спас дисгармонию ситуации вёрткий Чип: — А что, Юрик, зачем ты всё сидишь и смотришь?

Самурай поставил самурая в тупик. А кто же ещё смог бы сделать подобное?

Дэйл не смог остаться в стороне: — Да идите вы... Ваня, ты, Юрик, блин...

Когда через неделю обыватели смотрели фото, сделанные в тот вечер — над Дэйлом лёгкой дымкой клубился неопределённого вида свет.

Когда одного из самураев посещало самадхи, он как бы взыгрывал. Прекрасен и непредсказуемо опасен был самурай оный в минуты сии. Про каждого из присутствующих вокруг и про каждого почти из присутствующих во вне мог сказать он подобно эфемерной Gypsy Woman: что было, что будет и чем всё закончится. Увы, противореча канону!

Некоторые неосторожные псевдоинтеллигентские петербуржские умы даже путали порой самурая, пребывающего в подобного рода состоянии, со старым рокером — образом сказочным столь же почти, сколь и забытым.

Но мы, читатель, увлеклись — неужели ты не заметил? Может ты тормоз?

Оставим сторожу милую сердцу его сторожку его, оставим тавтологию толпы и полами полосатого халата старого узбекского сборщика хлопка полетим вместе с ним к хижине самурая Три Собаки.

Скоро читается классический петербургский коан, да не скоро приходит просветление к смертным. Путь непрост, движение по нему полно опасностей, цель диковинна, попутчики — хищные акулы. Что может противопоставить всему этому настоящий самурай? НИЧЕГО!

Лишь острый меч, да чистое сердце... Впрочем, где они?

Наркотиками, развратом и ритмичным стучанием в иноземные цимбалы достигается порой спокойствие духа. В эпицентре яростного психоневроза нередко прячется кротость сердца.

Я знал одного человека, который, если кто про Пушкина плохое слово скажет, так он тут же доставал свой меч и срубал непутёвому его овальную верхнюю часть.

Был ли он настоящим самураем или жалким подражателем? Этот вопрос — домашнее задание для тебя, читатель.

Проходя в Парке Победы мимо статуи Мадонны со снарядом, самураи были сосредоточены внутренне. При этом они громко кричали, громче всех Бедный. Чип посылал Дэйла на хуй, а Сэр нападал на проходящих пезантов с грозным предостерегающим выкриком: «Ну что блин на хрен!»

Ван Бо смиренно шёл по Гагарина казалось бы в ларёк, а на самом деле в никуда. С каждым шагом очищаясь от пелены Мару и раздумывая: полтора литра говенного в пластике или две штуки вкусного в стекле и «Беломор»...

Увидели друг друга одновременно. Немудрено, дзэн-то у всех примерно одинаковый. Последовали следующие ритуальные выкрики:

Ван Бо: О блин... А вы чего...

Чип: А-а-а! Ваня-а-а-а-а!!!

Дэйл: Ван Бо!

Вадик: Ван Бо!

Игорь: Ваня, блин!

De la Mark: ...

Бедный: О-о-о! Ва-а-а-нь-а! (Бросается на Ван Бо с яростными объятиями).

Осень 2001 года, город Санкт-Петербург, угол проспекта первого космонавта Земли Юрия Алексеевича Гагарига и улицы Благодатной (Ах! Что за название), на которой стоит дом со шпилем, в котором некогда жил старый самурай Виктор Робертович Цой. Семь самураев весело высыпаются из двери ларя. С ними пиво и другие нехорошие излишества. Они движутся в направление хижины самурая Три Собаки, который подобно старому самураю Михаилу Васильевичу Науменко уже ставит чайник.

Здесь надобно сделать небольшое лирическое отступление, дабы объяснить тебе, о читатель, что все восемь самураев хоть и были, как бы это получше выразиться, людьми в некоторой степени специфическими, но тем не менее уже несколько лет страдали от страшной трудноизлечимой болезни, имя которой любовь. Болезнь сия была однако же двоякого свойства, ибо оборотную сторону свою являла чуть — ли не чаще лицевой. Но факт сей скорее дополняет многообразие форм жизни, нежели противоречит единому ходу вещей.

И никогда не дай Бог не обижайте самурая. Скромен, закомплексован и тих он в обществе добропорядочных пезантов — хозяев земли. Но тронь его внутреннюю струну неумелой рукой — достанет меч свой и срубит голову твою на хрен, так что даже и не поймёшь ничего.

Добропорядочный пезант, читая строки сии, может подумать, что самураи — миф. Он будет прав. И срубленная вовремя пучеглазая голова его не раз напомнит нам своей физиономией бюргера-иностранца, бессмысленно потаптывающегося около Казанского собора внутри по-каменному парящей атмосферы вечернего петербургского лета. Как говорится — румян да дебилен.

Вот и парадная с неизменным палисадом. Пять раз звони — не то не откроют (похоже, я выдал древний киотский секрет).

Первым ринется на тебя чёрное покрытое шерстью существо и непременно собьёт тебя мощной лапою своей, но ты бди и держи равновесие. В этом часть искусства. Хитрым дружелюбным оскалом улыбнётся потомок древних кельтских волкодавов. И наконец — Гимли! Просто Гимли. Люблю Гимли — лечебная собачка с маленькими-маленькими крылышками.

Среди китайских роз сидят самураи за низким столиком — бокалы наполнены. Тихо играет Битлз. Финальная беседа, ибо конечен рассказ и бесконечна жизнь.

Чип: А что, Вовик, ха-га-ха! Ты вот сидишь а-а-а! Ты вот сейчас где а-га-гха!

Дэйл: Чё ты, Ваня, гонишь, выпей лучше пивка!

Вадик: Да вы не понимаете все... Ты Славка как всегда, как у друидов... Читал ведь Маркеса...

Сэр: А блин, чё вы блин...

De la Mark: Да, однако дивный эль... Помнится на даче варили дивный эль...

Бедный: Да... Вот это да...

Ван Бо: А я вот на даче когда один, мне бывает скучно, конечно, но бывает и хорошо.

Три Собаки: Да ты, блин, Ваня, на хрен совсем врос корнем!

* — данную цитату автор выдумал сам для пущей острастки.