Наш город стар. Его площади помнят революции, митинги левых и ретроградных, лозунги рдяных, алебастровых, бутылочных и небесно-голубых цветов... Земля пронизана корнями погибших вековых деревьев, время от времени подающих признаки существования ростками, всходящими сквозь асфальт.

Его арки не триумфальны. Они только дворовые, и проход через них — триумф каждого горожанина. Сквозь самое сердце — точку, откуда он берет начало, — протекает река. По ее берегам стоят скамейки, на которых я любил сиживать в студенческие годы с бутылкой пива в правой руке и девичьей талией в левой.

Я и сейчас бываю там, но реже. Едва я сдираю пробку с горлышка, как раздается сигнал мобильного телефона или радостно пищит пейджер. Выпустив амфорный стан девицы, уже расположенной идти в гостиничный номер, я устремляюсь на очередную деловую встречу, и в течение дня мне уже удается вспомнить об оставленной даме только во время визита в туалет.

Такова жизнь. Кто-то из приятелей находит меня счастливцем, к которому счастье само плывет в руки, но не догадывается никто из них о том, что моя удача чаще всего протекает как песок между пальцев.

Первый экземпляр не подлежит классификации по категории уже оттого, что был самым первым и благодаря тому, что всегда находится рядом и является своеобразным плотом, спасающим меня, когда попавшаяся добыча внезапно соскакивает с крючка и уходит зигзагами. Мой самый первый экземпляр больше чем обыкновенные встречи, выше повседневных мелочных обид. Это единственная женщина, которую я уважаю, но, увы, самая последняя в роли претенденток на роль единственной. Именно ей я могу звонить в любое время суток, и она примчится как "скорая помощь", или, как психолог, пригласит на прием.

— Рина, обогреешь меня сегодня?

— А что, сегодня "рыбалка" не задалась?

— Клева не было... Я боюсь спать один.

— Знаешь, когда-нибудь они тебе отомстят. Появится одна-единственная, вот она-то за всех и отыграется... Купи что-нибудь поесть, у меня холодильник пустой.

— Спасибо, ты настоящий друг.

Я — циник, ханжа, лицемер. Все мои незначительные услуги и участливость проистекают не из этикетных постулатов, а из желания затащить в постель всеми средствами. Позвольте сказать в свое оправдание: если у павлина есть хвост, то почему бы его ни распускать? Разве моя вина в том, что он кому-то не нравится? А эстетическое наслаждение должно оплачиваться.

Только женщины, мстящие нам за тот исторический период, протяженностью в девятнадцать веков, во время которого они удерживались вдали от общественной жизни и политики, только эти женщины всерьез заявляют, что мы, мужчины, деградируем до стадии полной атрофии чувств и до полного контроля инстинктов над разумом. Все это вражеские происки.

Неправда, нам тоже бывает больно! Справедливости ради я добавлю, конечно, меньше чем вам.. Но почему, дамы, вы смеете утверждать, что мы лишь самцы? Что у нас только рефлексы и всего одна извилина, да и та между ног? Да, нам нравится поесть, выпить в приятной компании, и путь к нашему сердцу лежит сквозь желудок и брюки прямо в постель...

Мужская жизнь — нескончаемое движение вдоль витрины, заполненной куклами в ярких туалетах и переливающихся всеми цветами радуги париках, — лишь столб останется безразличным к аналогичному зрелищу. По-нашему жизнь — shopping, и не наши проблемы, что куклы часто меняются. Знаю только, что ни одну из них не случается принуждать исполнять механический танец любви.

Мой друг, с которым мы работаем под одной крышей, долго называл новую коллегу — молодую женщину с узким, слегка птичьим лицом и презрительным взглядом, — "снежной королевой". Сколько вечеров подряд он ее провожал и водил по клубам и театрам, но дверь квартиры неминуемо закрывалась перед его носом. Как-то он робко попросил кофе, в ответ она ему вынесла пакетик и затворила дверь. Тогда он, разъяренный бесплодностью радений, вгорячах излил мне душу и поспорил на шестьсот баксов, что я не смогу совратить ее. Более легкой задачи мне никогда еще не приводилось претворять в действительность. Я попросил ее завязать трудный узел на галстуке. Теперь она неизменно, перед началом рабочего дня, по личной инициативе занимается моим внешним видом. Галочка поставлена напротив номера двенадцать.

Чтобы друг не умер от огорчения, я взял только часть выигрыша, а остальное мы прокутили вместе в баре, на углу, рядом с дежурной аптекой (удобное расположение, так как о своем здоровье надо заботиться постоянно, даже ночью). Там в объятиях ног профессиональной стриптизерши он позабыл все печали. Я же снял премиленькую мулатку с лисьим разрезом миндалевидных глаз и пышной грудью. Вероятно, я слишком много выпил, так как уже не помню деталей происшествия. Несомненным остается только факт необнаружения наутро кредитной карточки, паспорта и именного "Паркера" вкупе с золотыми запонками. Итак, меня снова ограбили. Я не стану заносить ее имя в записную книжку, так как кроме лифчика четвертого размера я ничего не помню.

Оглядываюсь по сторонам. Пытаясь скоротать минуты ожидания в пробке, разглядываю женщин, проходящих по весенним улицам. Сегодня мне особенно повезло: я попал в "замок" между жигулями и грязно-белым мерсом, но огорчение скрашивала близость остановочного комплекса с двумя полногрудыми и большеротыми красавицами, перебирающими ногами, как необъезженные кони.

"Девушка, девушка, у вас такие красивые глаза... Вас подвезти? Зачем автобус... Мы с ветерком... Почему сразу козел?"

Красный. Срываюсь с места. В ближайшем супермаркете закупаюсь по полной программе. В корзину летят: молоко, йогурты, яблоки, колбаса, икра, сигареты (наверняка Ринка все истратила на тряпки и страдает от никотинового голода).

— Ты что, решил у меня склад открыть? Икра... Я второй день на чае и курить нечего... Купила вчера халатик с перьями. Потом покажу... Яичницу будешь?

Уходя утром, я кладу на кухонный стол деньги.

Золото, а не мужик. Жаль только, что кобель, — говорит Ринка, — некому будет приласкать — заходи.

Затем она препроводила меня к своей знакомой, снабдив следующими рекомендациями: "любит секс, женщин и новые знакомства". Не возражаю. Пусть будет так. Суетиться и искать не в моих правилах. Я спокойно жду добычу, спрятавшись, как паук в укрытии. Едва муха подлетит близко и заглядится на узор сети, как ловушка тут же срабатывает. Мне остается только дернуть за нить.

Кто-то скажет, что это старо и так давно никто не охотится, — ошибаетесь! Все дело в узоре сети: чем он замысловатее и запутаннее, тем больше вероятности, что обед никуда не денется.

Я как-то раз и сам попал в сети такой паучихи. Именно она просто запутала нити, устроила так, что я сам застрял в клейких арканах. Она долго готовилась к атаке: вырабатывала стратегию, подготавливала методы, изыскивала средства и, наконец, ударила по самому больному: чувству отцовства.

Прожив со мной всего около двух недель, она сумела забеременеть. Следующим шагом была запланированная ссора, смертельная обида. Блаженное одиночество, воцарившееся после ее ухода, частенько прерывалось вакханалиями.

В один вечер раздался звонок, и ее мама сообщила о том, что я — мерзавец, поскольку довел женщину в положении до нервного срыва. Замечу, что о положении я ничего не знал. Испытав все муки совести в эту ночь, и утешившись мыслью, что отцовство пришло раньше, чем хотелось, я купил огромный букет роз, плюшевого медведя и поехал мириться. Она растрогалась и, утратив осторожность, сообщила, что это была ложная тревога. Не скажу, что я был обрадован. Мне уже 35 лет, и угомониться давно пора. Я готов был бы выносить рядом с собой нелюбимую женщину ради ребенка. Моя часть в нем каким-то образом сбалансировала бы долю равнодушия по отношению к ней. Я плакал в пробке, плакал дома, плакал как последний дурак. Я уливался слезами разочарования. Именно тогда я и пришел к выводу, что я — неудачник.

И что проку от денег и толстой записной книжки с телефонными номерами женщин, которых я поимел?

Озарение пришло внезапно: мне не хватает духовного родства и гармонии. Но где искать? На свете красивых тел гораздо больше, чем чистых душ...