Я шел за ними, время от времени подбираясь почти вплотную, толпа мешала, но она же позволяла оставаться незамеченным. Это надо ж... Я не мог себе представить ситуацию, когда мне пришлось бы следить за собственной сестрой, чего уж говорить о...

Они шагали не очень твёрдо, чуть пошатываясь. Видимо, они успели провести в этом ужасном «заведении» достаточное время, да и прилетел я с каким опозданием. Несмотря на то, что обе выглядели достаточно измотанными, но вполне здоровыми, меня не оставляло беспокойство, слишком редкими и отрывистыми были мельком расслышанные мною фразы, слишком ошарашено выглядела моя инопланетная гостья. Кое-какие предположения уже мелькали в моей голове, но я старался отогнать сумрачные мысли, подбираясь всё ближе и ближе. Пока они ждали глайдер, я смог укрыться в одной из небольших ниш, где наступающая тьма меня надёжно укрыла, одновременно позволив мне вполне чётко расслышать часть их разговора. Та, последняя тирада Софи мне ужасно не понравилась, однако я так к ним и не вышел, понимая весь возможный идиотизм подобного патетического выхода «под свет рампы». Тьма меня побери, неужели я тогда мог что-то сделать?!

Они улетели, по направлению полёта глайдера я определил, что дальше дома они от меня не уйдут.

Возвращение моё было не таким спешным как отправление, я поглубже уселся в кресло и на вопрос автопилота «спешите ли вы» ответил отрицательно. Мне нужно было подумать.

Мне, и правда, не оставалось выбора, я должен был её сюда привести, в одиночестве она, несмотря на все свои сверхчеловеческие возможности, оказалась бы простой исстрадавшейся маленькой девочкой, у которой просто не осталось ничего в этой жизни, за что можно было бы цепляться... Её сородичи слишком вольно относились к суициду чтобы я мог оставить её одну. Я слишком её любил.

Но и оставаться тоже не мог, моя миссия была провалена и мне надлежало немедленно вернуться на Землю. Вот и весь выбор. Я не мог не взять её с собой. Моя собственная судьба предала меня, потащив за собой и её. За что я буду отвечать перед собой на самом смертном одре.

Теперь же я вынужден был пассивно наблюдать, как родной мир душит тонкий росток воли к жизни, что (я был некогда уверен!) только затеплился в этих чуть влажных глазах. И ничего не мог поделать.

В собственный дом я входил, исполненный с одной стороны в уверенности в неизбежности ужасного конца, с другой стороны я был готов теперь абсолютно на всё, передо мной уже не лежало преград.

Всё это оказалось не нужным.

Последующие восемь месяцев прошли по странному стечению обстоятельств совершенно не так, как я предполагал. Последовавший после моего появления дома разговор с нашей гостьей меня поразил, однако я не предполагал, что всё в результате пойдёт именно так. Я разговаривал уже совсем с другим человеком, чётко мыслящим, трезвым, логичным и, что главное, как никогда спокойным. Она оставалась такой же тихой, какой была, но теперь она словно примирилась с самой собой, последующие дни это только подтвердили.

Я каждый день её видел, она по многу раз приходила ко мне в кабинет, когда я работал, мы говорили, я даже что-то записывал... не помню уж, куда дел те записи. Но что меня сводило с ума, так это вполне очевидная мысль о том, что моя роль в этом чудесном преображении, свидетелем которого я являлся, заключалась исключительно в стороннем наблюдении. При всём своём желании сделать то, что безо всякого труда, по-видимому, удалось сделать моей сестре, мне бы не удалось. Никогда.

Что-то было во всём такое... чего я не смог уловить. Какой-то подвох. Вот только какой.

Восемь месяцев день изо дня наша гостья вживалась в быт, привыкала, притиралась. Они с сестрой часами общались на непонятные мне темы, ходили на природу, загорали рядом, лёжа на травке. Софи тоже менялась подле своей теперь уже неразлучной спутницы, не знаю, насколько глубоко, но в этот чудовищный «Мюзик-холл» её больше не тянуло. Время от времени им приходило в голову и кое-что более экстравагантное, нежели простое «ничегонеделанье», как это называла мама. Несколько раз я замечал их обеих в центрах спортивной подготовки, где они учились не только водить глайдеры, портативные левитаторы и остальную мегаваттную технику, но и более тяжёлые суда. Если бы мне тогда сразу пришло в голову...

Но я оставался в слепом неведении, радуясь прогрессу моей протеже, увлёкся даже очередным предстоящим мне заданием, не говоря уж об улаживании проблем в конторе, связанных с моим предыдущим делом. Опасения мои мне казались уже игрой воображения, я корил себя за неверие...

Восемь месяцев продолжалась эта игра. И вот теперь я даже не знаю, как реагировать. Передо мной лежит эта стопка листов, заканчивающихся запиской, обращённой лично ко мне. Хотя и остальные она писала отнюдь не для себя...

Читаю. Плачу и смеюсь одновременно. Что же ты хотела мне всем этим сказать? Моя славная девочка, моё мудрое дитя, почему же я тебя так и не понял?

Радует одно, только одно... теперь ты точно именно там, где тебе и надлежит быть. Только там. Прости меня за всё, и спасибо за этот смертоносный механизм, что всё-таки был оставлен тобой на моём столе. Тебе незачем было его брать с собой.

Лети, Миа, лети домой!

«Ищущий, к тебе были обращены слова этой рукописи, к тебе обращаюсь я и сейчас. Сколько бы ни прошло времени, я знаю, что не встречу я в Свете другого человека, который бы настолько глубоко понимал то, чем я жила, чем я живу...

Именно поэтому я и пишу эти прощальные строки. Мне просто необходимо раскрыть карты, чтобы не оставалось в душе осадка, чтобы мой мудрый Ищущий мог редкими в его бурной карьере тихими вечерами со спокойной душой вспомнить меня, угасшую в вечернем небе искорку, ту, что пролетела мимо него, чтобы в один прекрасный момент исчезнуть.

Однако даже сам факт моего исчезновения не должен никого обманывать... улетая, я оставляю здесь большую и лучшую часть своей души.

Поначалу мне действительно казалось, что здесь я чужая, что мне не место в мире, настолько ушедшем от нас не только и не столько в уровне знаний, сколько в глубинах понимания самой нашей жизни. Мне казалось странным, что от меня ждут, чтобы я заняла своё место в обществе, настолько утонченное, настолько приблизившееся к овладению основами бытия... Это как если бы в небесном пантеоне вдруг осталось вакантным место, а занять его пригласили бы меня. Я не понимала побуждений, я не понимала поступков, я смотрела на окружающий меня мир испуганным зверьком, пригретым добрыми хозяевами. Но то посещение Храма перевернуло всё. Я как бы сбросила пелену с глаз, мы долгие часы разговаривали, я, твоя сестра, твоя мама, позже я познакомилась и с другими людьми.

Да, все они были правы, теперь я это понимаю как никогда чётко. С человеком, и правда, порой случает нечто такое, что нельзя понять, нельзя признать. Справедливость — не тот критерий, которым оперирует человеческая жизнь, и единственно в твоей воле сделать так, чтобы результатом всего сущего для тебя самой было только то, чего ты сама желаешь. Долой обречённость, долой стенания! Я теперь сильна как никогда. Я стала истинно верующей в твою веру, Ищущий. Я стала такой сильной, какими показались мне все вы.

Это случилось в одну из ночей после моего посещения Храма. Тогда я была полна горем, поднятым со дна моей души одним из посетивших меня видений, взбаламутившим меня до полной потери контроля над реальностью. Я была на краю обрыва, за которым — лишь мрак небытия. Но тот разговор... один лишь он...

Стоило в моей голове поселиться правильной мысли, стоило твоей матери зародить во мне эту искру настойчивости, она поселилась в душе навечно. И полностью вытеснила страхи, боль, никчёмные воспоминания.

Тот, кого ты, Ищущий, не застал живым, видался со мной в том Храме в последний раз. Боле я не задерживаю его любимую и неугомонную душу в этой реальности, нам обоим пора заняться чем-то другим, стоящим по-настоящему. Довольно метаться под этими покрытыми звёздной паутиной сводами.

Мне пора отправляться, потому буду заканчивать. Идея возникла, а реализация представлялась и вовсе лёгкой. Научиться искусству пилота оказалось при должном усердии вполне посильной задачей, ты всегда говорил, что тут основную работу делают машины. Сложнее всего было достать оружие, но и это в конце концов разрешилось. Твои сородичи слишком уважают частную жизнь другого человека чтобы мешать делать тому глупости.

Я улетаю, мой ласковый Ищущий.

Я улетаю домой, там у меня осталось столько незаконченных дел, и спасибо тебе и всем остальным, кто окружал меня здесь, за то, что я стала такой, какой я отправляюсь в свой крестовый поход.

Ты уж извини за то, что я не оставила ту смертоносную игрушку на том месте, где она лежала.

Прощай».

Две одиноких звезды, разделённых бескрайней пустотой и мраком космического пространства. Близких, как две стороны одного листа бумаги. Таких же далёких, ибо их разделяет непреодолимая пропасть.

Две одиноких планеты, продирающихся друг к другу из последних сил сквозь паутину пространства, но вынужденных лишь следовать положенному им законами бытия торному пути.

Два человечества, таких похожих во грехах своих, сколь и в радостях житейских. Таких поразительно непостоянных, упрямых, быстрых и медлительных одновременно, таких противоречивых и неподвластных собственному пониманию.

Две судьбы, что прочерчены были некогда рукой неизвестного мастера. Пролегли одна подле другой и разошлись, затерялись в безмолвном океане одиночества посреди таких же, как они, вершителей-одиночек, положивших свою жизнь на алтарь доказательства собственной значимости.

Две души, уместившиеся в одной оболочке.

Вот одна из них, просветлённая чуждой ей философией, летит к себе домой, жадно сжимая в ладонях грозный металл. Она знает, чего хочет, и знает, как этого достичь. Она больше не чувствует собственной слабости, радуясь затихшей в груди боли, она лишь продолжает и продолжает считать миллионы километров, пронзаемых её бренным телом. Что ж. Это её право — видеть вокруг себя только то, что ей пристало видеть. И не суждено ей боле бороться с дрожанием собственных ладоней, да и сама жизнь её, пусть и пройдёт в сладостной борьбе за обретённый идеал, но продлится отнюдь не долго, не дав миру узреть слабеющего вождя, принесшего в него новый свет.

Вот другая, что бросила свои извечные поиски причин ущербности бытия, свои гносеологические пререкания, свои раздумья. Увиденная вдруг ею простота миров, так нежданно высветившаяся в душевной простоте нечаянно коснувшегося её другого сознания, вот что изменило всё. И полёт этот был лишь данью уважения возможностям цивилизации, пусть чуждой, но потенциально гораздо более сильной, чем её собственная, погрязшая в рутине вершин человеческой мысли. Они помогали ей в последний раз. Дома она сможет обрести, наконец, истинный покой, истинное удобство, истинную вершину бытия. Простота поможет им всем пережить тот хаос, что ворвался в их храмы. Простота и покой.

Две души, две судьбы, два человечества, два мира, две звезды, и все они — затеряны в пыльных складках пространственной ткани.

Суть едины и неделимы. И недосягаемы друг для друга.

Зеркало.